Александр Пыжиков. Что за татаро-монголы в русских былинах?

Как различаются в своем подходе к татаро-монгольскому нашествию церковыне летописи и народные былины. Где, согласно былинам, находилась "татарская земля", почему "татары" приходят не из степи, а с моря. Откуда прилетал на Русь Змей Горыныч. Какие иные упоминания о "татарах" сохранила в былинах народная память, почему они отвергнуты и забыты современной исторической наукой.

          Начнем с того, чего же в действительности сохранила былинная память? Если взглянуть на эпический, а не на церковно-летописный багаж, то картина отечественного прошлого предстает весьма непривычно. Многие вехи древности каким-то образом прошли совершенно мимо населения. В преданиях нет сведений о варягах, отсутствует там знаменитый Рюрик, призванный княжить, не найдем мы и героического Святослава, наконец, не сказано ни единого слова о крещении Руси! Не упомянут великий князь Дмитрий Донской, а о Куликовской битве можно найти лишь отголоски в виде нескольких имен, кои лидер исторической школы Миллер считал занесенными в позднее время и не без книжного влияния.[1] В тоже время в рукописях, вышедших из церковных стен, указанные события – узловые; на них без преувеличения держится все повествование.

        Эти странности, разумеется умело купировали татарским нашествием, игом, о чем в преданиях предостаточно свидетельств. Ответ на то, как эти агрессоры очутились в эпохе Владимира, найден еще славянофилами. Татарское вторжение заслонило прежних степных врагов, спроецировав на татар ряд эпизодов с участием половцев и печенегов; с этими примесями дошли до нас былины Владимирова цикла.[2] Путаницу же в географических понятиях, именах, списали на продолжительность хранения материала в устном виде.[3] Татары стали незаменимым инструментом, которым пришивали былинное полотно к церковным летописям, возведенным в ранг хрестоматийных. Выражения: «поганая татарва», «проклята Золотая орда», обильно звучащие в песнях, превратились в спасательный круг по сглаживанию «изъянов» эпоса. Поэтому татарским сюжетам устного народного творчества нужно уделить особое внимание.     

          Орда понимается былинами, прежде всего, как определенная земля, а не войско, что все чаще утверждают сегодня. К примеру, князь Владимир отправляет Илью Муромца в Камену Орду, Добрыню Никитича – в Золотую Орду, Михайло Потыка – в землю Подольскую.[4] Или еще: «проходил молодец из Орды в Орду, зашел молодец к королю в Литву»,[5] «ходил Дунаюшко да из орды в орду, из орды в орду, да из земли в землю».[6] Также про Ивана Годиновича: «ездил по всем землям, по всем ордам».[7] То есть, орда фигурирует в былинах в качестве географическом, а не воинском. По летописям над Русью постоянно довлеет угроза с Востока, оттуда с завидным постоянством набегают религиозно чуждые полчища. Народные причитания по адресу татарвы и орды, казалось бы, удачно подкрепляют церковно-книжную «идеологию».

          Однако, нельзя не заметить: былинные восточные агрессоры мало напоминает степных кочевников. В народных представлениях проклятые татары, каким-то образом, связаны с синими морями, передвигаются водными путями. Сам Батый-собака объявляется под Киевом-градом на кораблях, спускает «якоря булатные», налаживает «сходенки дубовые», «выходит на крут-красен бережок».[8] Или: из земли бусурманской на новых кораблях приплыли «поганы татарове», взяли они княжну и «привели на пристань корабельную и привезли к Батышу на червлен корабль».[9]

           Не стоит думать, что перед нами какие-то досадные оговорки: знакомство с разнообразными записями обнаруживает россыпь подобного. В одной песне красную девицу сватают на чужую сторону за злодея татарина и оказывается она не где-нибудь в восточных краях, что выглядело бы естественным, а на Дунай-реке.[10] В другом варианте некая княжна Марья Юрьевна попала в неволю к татарам, где один из них сулит ей в дар «три кораблика со всеми матросами». Красавица противится, а когда татары напиваются вдрызг – убегает.[11] Согласимся, эпизод с напившимися мусульманами также не лишен любопытства.

         Еще одно сказание повествует, как три русских корабля выходят в море, но, попав в бурю, оказываются «в земле татарской», что с географической точки зрения нелепо.[12] Один из былинных богатырей Михайло Потык за службу награждается «в темной Орде» не табунами или чем-то подобным, а тремя кораблями. Затем отбывает обратно на Русь, только не по бескрайним степям, а «по славному по синему морюшку».[13] Знаменитый Садко по сюжету отправляется в Золотую Орду, на что определенно указывает текст, но больше всего примечателен, опять-таки никак не связанный со степями, маршрут следования: по Волхову в Ладыжское, затем в Неву-реку и прямиком за сине море, т.е. в Европу.[14] Не менее любопытно и то, что Змей Горыныч о трех головах, коему противостоит Добрыня, налетает с западной сторонушки.[15] А вот Илья Муромец, бьющийся с татарскими полчищами, ожидает помощи от своего дядюшки Самсона Самойловича, который с богатырями поспевает с восточной стороны.[16]       

         Ситуацию еще больше запутывает и другое обстоятельство, мимо которого пройти нельзя: поганую татарву народные песни упорно ассоциируют с Литвой. Например, три разбойника-татарина из неверной земли делят добычу золото, серебро и красную девицу, та горько плачет: «заплели у меня косу да на Святой Руси, расплетут у меня косу да в проклятой Литве».[17] Или другое: прошла молва, что богатыри в Киеве состарились, дошел слух «в прокляту Литву, в Орду поганую», откуда на Русь собирается «силушка великая».[18] Есть и не менее красноречивые строки: «подымалась тут-то Литва поганая, как подымалось поганое Идолище (традиционный символ татар – А.П.), а на тот же на Киев-град».[19] О защите Ильей Муромцем мужиков говорится: «и наехала проклята погана Литва, одолели тут поганые Татарове, тех мужиков Бекетовских».[20]

           Еще в одном месте от Ильи Муромца с дружинной «Литва поганая в побег пошла, тут они скрутили татарина поганого», давшего им заповедь платить дани-выходы.[21] В другой песне набег на Русь замышляется на пиру у литовского короля, устроенного им для своих: «для пановьев для улановьев для поганых татаровьев».[22] Любопытно, что именно в тех краях присматривает невесту Иван Грозный, пожелавший жениться «в проклятой Литве, орде поганой» на Марье Небрюковне.[23] Его путь в названную землю указан географически безупречно: «через реки быстрые, через грязи Смоленские, через леса Брынские здравствует Государь в той Золотой Орде», а обратно с ним, т.е. из поганой Литвы, возвращаются триста татар.[24] Причем сказания не одобряют выбор иноверки. Напомним, под Литвой тогда подразумевался запад с господствующей там латинской верой.

         Не может не удивлять, что по преданиям так поступает не только царь Иван Грозный, но даже причисленный к лику святых Владимир Красное солнышко. Благоверный князь посылает богатырей добыть ему невесту – Апраксию – именно из Литвы. По одной былинной вариации эту миссию выполняет Дунай Иванович, который силой увозит дочь литовского короля, убив его слуг, которые названы следующим образом: «убив тот татар до одного, не оставив тот татар на семена».[25] Киевский хранитель православной веры трепетно относится к своему тестю, коего былина зачастую величает Этмануилом Этмануиловичем – королем Золотой Орды.[26] Владимир страшится появления его «грозных послов». Когда Василиса Микулишна едет вызволять мужа Ставра из киевской темницы, то она наряжается посланником короля. Известие о приближении литовского посла производит переполох, все «кидалися, металися, то улицы метут, ельник ставили; пред воротами ждут посла из Дальней Орды, Золотой земли».[27] В былине о Чуриле Владимир, завидя приближавшуюся к дворцу дружину, сразу испугался: «едет ко мне король из орды или какой грозен посол».[28] Получив поутру грамоту «от тестя любимого», Владимир незамедлительно снаряжает богатырей на помощь его войску.[29] В другой раз посылает Добрыню очистить «дороги прямоезжие до моего тестя любимого, до грозна короля Этмануила Этмануиловича».[30]

          Обилие подобных мест не могло оставаться без внимания, требуя соответствующих разъяснений, но реагировали на это по-разному. Например, «скептическая школа» Михаила Каченовского заявляла о полной искаженности былин, напоминавших пустой вымысел; использование их в научных целях не представлялось возможным.[31] Славянофилы, в свою очередь, заботливо поясняли, что «все это вероятно называлось иначе» и такие «несообразности скорее доказывают древность и подлинность произведений».[32] Другие поступали тоньше, предпочитая говорить о переплетениях, о смешении в памяти народа татар и Литвы: «все враждебное обратилось в былине в поганую татарщину веры латинской и бусурманской, как антитезис свято-русского православия».[33] Буслаев сожалел о безграмотности простого люда, не ощущавшего «ни хронологической, ни прагматической связи между важнейшими событиями русской истории».[34] Историческая школа также испытывала неловкость, по сути, прячась в ссылках на многослойность эпоса, впитавшего разное. А вот ее представитель Александр Григорьев предпочел просто выносить неудобные места. К подготовленному им изданию впервые прилагалась нотная тетрадь для исполнения песен.[35] Однако сами записи максимально вычищены от того, что режет глаз.

            Практически исчезло название Литвы: если в записях почти полувековой давности (у Рыбникова) оно встречается на каждом шагу, то тут на объемный том их набралось чуть более десятка. Так, Иван Грозный уже не женится в поганой Литве, а направляется за невестой просто за сине море, да за чисто поле.[36] Татары, неволящие девиц, сюжетно никак не связаны с морем и кораблями.[37] Неверные подымаются на святую Русь не с западной или юго-западной стороны, а, как положено, из-за Кубань-реки (с юго-востока).[38] У князя Владимира вместо литовской родни появляются тридцать три православные дочери: «все они ходили да во Божью Церьковку, все они глядели, да на одну книгу, все они сказали, да во одно слово».[39] В былинных записях конца ХIХ, начала ХХ века лютый Змей Горыныч налетает уже с восточных, а не западных краев.[40] Нужно признать, такие корректировки придали песням более надлежащий с точки зрения официоза вид.           

         Если говорить о богатырях былин, то в подавляющем большинстве случаев их контакты завязаны на западные или юго-западные края. Возьмем вначале витязей регулярно наезжающих в Киев-град. Так, Соловей Будимирович заявляется в стольный Киев на кораблях, кстати, «из богатой орды, из славного синего моря…».[41] Еще не покинувший историческую ниву, будущий известный кадет Павел Милюков перечислял различные мнения: откуда же прибыл Соловей Будимирович? Все предполагаемые места оказались связанными исключительно с западной стороной – от Венеции, Венгрии, Литвы до Ревеля.[42] Дюк (dux – герцог) Степанович опять следует «из-за моря синего, из славна Волынца, красна Галичья…».[43] Михайло Казарянин объявляется оттуда же – из Галичья.[44] Чурила и его отец, коих посещает князь Владимир, именуются торговцами по Сурожу.[45] Еще один визитер былинных просторов, также, «Суровец богатырь… Заморенин сын».[46] Как считал Александр Веселовский, «сурожанами» называли обосновавшихся в Крыму купцов-генуэзцев.[47] Чтобы как-то выкрутиться из всего этого, славянофил Петр Бессонов убеждал, что былины запечатлели последнее крупное расселение славян с запада на восток: с Червонной Руси в Малую, а затем, после татарского нашествия, и в Великую Русь.[48]

           Что касается киевских богатырей, то те, как оказалось, тоже ориентированы именно на западные края; об их же поездках на восток былины умалчивают. К примеру, Илья Муромец сам сообщает о трехлетнем житье в Литве, где прижил дочь;[49] по другому изданию – в Тальянской земле, где служил три года у короля.[50] Добрыня также посылается к королю «во ту землю неверную», поскольку, по словам Алеши Поповича, бывал там и знает, как «бой держать по ихнему».[51] В другой раз Добрыня вновь выезжает ратиться «во землю во Тальянскую».[52] Михайла Потык, судя по описаниям, направляется князем Владимиром исключительно в западные области: Волынь, Литва, Ляхи.[53]

           Справедливости ради добавим, что в одном былинном варианте Батыга Батыгович (надо думать Батый) появляется «из-под восточной сторонушки», правда, и тут не обходится без шероховатостей: с ним едет «дьячок выдумщик» и некий «тараканчик Корабликов».[54] Еще в одном месте (правда, позднем) Золотая орда и Литва явно разведены: там Иван Годинович приезжает свататься в Золоту орду, а с другой стороны, с «хороброй Литвы» наезжает царский сын Федор Иванович.[55] Да еще про Добрыню однажды сказано, как он собрался не на литовские рубежи, а «на ту границу, на турецкую».[56] Тоже в одном месте проскользнуло про Потыка: «отправился в землю турецкую».[57] Но такие примеры редки и больше похожи на исключение. Поэтому утверждение, как дореволюционной, так и советской литературы о пропитанности отечественного эпоса враждой к Востоку, как минимум, вызывает недоумение.